Рейчел Липпинкотт
Микки Дотри
Тобиас Иаконис
В метре друг от друга
Для Эллисон
— Р. Л.
Мы посвящаем эту книгу и фильм всем пациентам, членам семей, медицинским работникам и любимым, которые каждый день отважно сражаются с кистозным фиброзом. Мы надеемся, что история Стеллы и Уилла поможет привлечь внимание к этой болезни и найти лекарство от нее.
— М. Д. и Т. И.
Глава 1
Стелла
На рисунке моей сестры — легкие, состоящие из моря цветов. Я веду пальцем по контуру. Лепестки вырываются за кромки двух одинаковых овалов нежно-розовыми, насыщенно-белыми и даже вересково-синими кончиками, но каждый из них по-своему уникален, в каждом ощущается вибрация, пульс вечного цветения. Не все бутоны раскрылись, и я чувствую в них обещание жизни, только и ждущей прикосновения моего пальца, чтобы явить себя. Вот они — мои любимцы.
Я часто — даже слишком часто — задаюсь вопросом, а каково было бы иметь такие здоровые легкие. Такие живые. Делаю глубокий вдох и чувствую, как воздух, преодолевая сопротивление, пробивается в грудь и из груди.
Рука соскальзывает с последнего лепестка последнего цветка и опускается, пальцы тянутся по звездному фону, касаясь ярких пятнышек, нарисованных Эбби в попытке запечатлеть бесконечность.
Я откашливаюсь, убираю руку и, наклонившись, тянусь с кровати за нашей фотографией. Из-под толстых шерстяных шарфов выглядывают одинаковые улыбки, и над нашими головами, как на ее рисунке, мигают праздничные огоньки в парке.
В этом было что-то волшебное. Мягкое сияние уличных фонарей, белый снег, цепляющийся за ветки деревьев, тихая неподвижность всего вокруг. Тогда, в прошлом году, мы чуть не отморозили задницы, но такая уж у нас с Эбби традиция. Наперекор холоду ходить вместе в парк и смотреть праздничную иллюминацию.
Каждый раз, когда смотрю на эту фотографию, вспоминаю то чувство. Ощущение близкого приключения, в котором мир ждет нас, только нас двоих, как раскрытая книга.
Беру кнопку, вешаю фотографию рядом с рисунком, а потом сажусь на кровать, достаю из кармана блокнот и беру с прикроватной тумбочки карандаш. Глаза бегут по длинному списку намеченных на сегодня дел. Я составила его утром, и первым пунктом в нем идет «составить список дел». Твердая, горделивая линия его вычеркивает — выполнено. Последний пункт, под номером 22, гласит: «поразмышлять о жизни после смерти».
Пункт 22 был, возможно, чуточку амбициозен для пятничного вечера, но, по крайней мере, теперь я могу вычеркнуть пункт 17 — «украсить комнату». Оглядываю еще недавно голые стены. Едва ли не все утро я превращала эту палату снова в мою, и теперь она украшена творениями Эбби, собранными за несколько последних лет, частичками цвета и жизни на холодных белых стенах.
Вот я — в руке катетер от капельницы, и флакон едва не лопается от бабочек самых разных форм, расцветок и размеров. Вот я — в носу канюля, длинная трубка от которой свилась так, что напоминает знак бесконечности. Вот я и небулайзер, пар из которого образует облачный ореол. А вот самый изящный рисунок из всего собрания — поблекшее торнадо звезд, которое Эбби нарисовала, когда я попала сюда в первый раз. Он не такой безукоризненный, как более поздние ее работы, но почему-то нравится мне больше.
И под всем этим буйством красок — коллекция моего медицинского оборудования, расположившаяся рядом с жутким больничным креслом из зеленого кожзаменителя, стандартным для каждой палаты здесь, в Сейнт-Грейсиз. Я с опаской поглядываю на стойку капельницы — до начала первого из многих приема антибиотиков остается час и девять минут. Везет же мне.
— Вот она! — слышится голос в коридоре. Поворачиваюсь. Дверь медленно приоткрывается, и в щелочке появляются два знакомых лица. За последние десять лет Камила и Миа побывали у меня здесь миллион раз, но до сих пор не могут добраться из вестибюля до моей комнаты, не обратившись за помощью к каждому встречному.
— Ошиблись дверью! — говорю я с улыбкой, видя, как светлеют их встревоженные лица.
Миа смеется и толкает дверь:
— Сказать по правде, могли бы. Это же лабиринт какой-то.
— Радуетесь? — Я вскакиваю и раскрываю объятия.
Камила отстраняется, смотрит на меня, надув губы, и темно-каштановые волосы падают ей на лицо.
— Уже вторая подряд поездка без тебя.
Так и есть. Не в первый уже раз кистозный фиброз [Кистозный фиброз — наследственное заболевание (передается генетически), вызывающее нарушение работы слизистой и потовой желез. При этом слизь становится очень густой и вязкой и потому легко скапливается в легких и кишечнике. Со временем это наносит необратимый ущерб органам.] лишает меня возможности отправиться с классом в поездку, присутствовать на школьном мероприятии или ждать солнечных каникул. Примерно семьдесят процентов времени у меня все нормально. Я хожу в школу, гуляю с Камилой и Мией, работаю над приложением. При этом мои легкие функционируют очень слабо. Но оставшиеся тридцать процентов моей жизни контролирует кистозный фиброз. А это означает, что, возвращаясь по необходимости в больницу для «настройки», я пропускаю такие вещи, как поход с классом в художественный музей или как сейчас — поездку в Кабо.
В этот раз главная цель «настройки» — накачать меня антибиотиками и избавить наконец от ангины и высокой температуры, которые никак не проходят.
Миа плюхается на кровать, вытягивается и демонстративно вздыхает:
— Всего-то две недели. Ты точно не можешь поехать? Это же наша последняя общая поездка. Ну же, Стелла!
— Точно не могу, — твердо говорю я, и они знают, что это серьезно. Мы дружим со средней школы, и им уже хорошо известно, что, когда речь заходит о моих планах, последнее слово всегда остается за кистозным фиброзом.
И дело не в том, что я не хочу поехать, а в том, что это вопрос жизни и смерти буквально. Я не могу поехать в Кабо или, если уж на то пошло, куда-либо еще, потому что всегда есть риск не вернуться. Поступить так с родителями для меня невозможно. По крайней мере сейчас.
— Ты же была в этом году главой планового комитета! Неужели нельзя сделать так, чтобы курс лечения перенесли на другое время? Мы не хотим, чтобы ты застряла здесь. — Камила обводит широким жестом так заботливо украшенную мной палату.
Я качаю головой:
— Мы еще проведем вместе весенние каникулы. И я не пропустила ни одного весеннего уик-энда лучших подруг с восьмого класса, когда слегла с простудой! — Я улыбаюсь и с надеждой перевожу взгляд с Камилы на Мию и обратно. Ни одна, ни другая не улыбаются в ответ, но смотрят на меня так, словно я убила их домашних любимцев.
Замечаю, что обе держат сумки с купальными костюмами, которые я просила их принести, и, пытаясь сменить тему разговора, выхватываю сумку из рук Камилы.
— О, купальники! Надо выбрать лучшие! — Раз уж не суждено нежиться под теплым солнышком Кабо в своем любимом купальнике, то почему бы не порадовать себя выбором купальных костюмов для подруг.
Девочки тут же оживляются. Мы радостно вытряхиваем содержимое сумок на мою кровать, и там вырастает пестрый холмик разноцветных тряпочек — цветастых, в горошек, переливающихся.
Зорким глазом просматриваю горку Камилы и вытаскиваю что-то красное, затерявшееся между трусиками от бикини и слитным купальником, наверняка перешедшим моей подруге от ее старшей сестры, Меган.
Бросаю его ей:
— Вот это. Очень тебе идет.
Она делает большие глаза, подносит купальник к талии и в полном замешательстве поправляет очки в тонкой оправе.
— Конечно, линии загара будут смотреться просто восхитительно, но…
— Камила… — Я подхватываю полосатое, белое с голубым, бикини, которое — это видно с первого взгляда — будет сидеть на ней идеально. — Это шутка. Вот то, что тебе нужно.
Она облегченно вздыхает и забирает у меня бикини. Я же переключаю внимание на горку Мии. Моя подруга обосновалась в зеленом кресле в углу и с застывшей на лице улыбкой ведет активную переписку.
Выуживаю слитный спортивный купальник, знакомый мне с шестого класса, когда Миа занималась плаванием, поднимаю его и с ухмылкой обращаюсь к подруге:
— Как этот?
— Обожаю! Прелесть! — отвечает Миа, не отрываясь от телефона и продолжая печатать с бешеной скоростью.
Камила усмехается, засовывает купальники в сумку и лукаво мне подмигивает.
— Мейсон и Брук разошлись, — объясняет она.
— О, боже, быть не может, — удивляюсь я. Вот это новость. Просто потрясающее известие.
Да, только не для Брук. Но Миа втюрилась в Мейсона еще в десятом классе, на курсе английского у миссис Уилсон, так что эта поездка — ее последний шанс сделать наконец решающий шаг.
С опозданием соображаю, что меня-то там не будет и помочь ей с осуществлением ударного многоступенчатого плана «Бурный роман в Кабо» я не смогу.
Миа убирает телефон и с напускным равнодушием пожимает плечами. Потом поднимается и делает вид, что рассматривает рисунок на стене.
— Пустяки! Завтра утром мы встречаемся с ним и Тейлором в аэропорту.
Я бросаю на нее многозначительный взгляд, и по ее лицу разливается широкая улыбка.
— Ладно, может, и не пустяки.
Мы все пищим от восторга, и я поднимаю расчудесный, супервинтажный купальник в горошек — ровно то, что ей надо. Миа кивает, берет его у меня и прикладывает к себе.
— Я так надеялась, что ты именно его выберешь.
